Эмоциональный цугцванг и неожиданное решение некоторых проблем

В нашей жизни установилось какое‐то тревожное затишье: то ли вот‐вот случится широкомасштабный выход эмоций из‐под контроля, то ли общесемейная хандра и апатия. Мы устали. Все, включая бабушку. Мы с дочкой — понятное дело. Ни праздник устроить, ни гостей пригласить… Очень хотелось пообщаться с НОРМАЛЬНЫМИ людьми. Да что там говорить, просто пожить в чистой квартире, где присутствует порядок, вещи лежат на своих местах, где можно спокойно сесть и почитать книгу в любимом кресле, где нет «экзотических» запахов грязного белья, немытого тела и фекалий, криков и воплей при попытках отмыть и поменять одежду. 

А главное, тяжело было сознавать, что тебя не любят и не принимают, как бы ты ни старался! Мне это казалось чересчур несправедливым! Неужели я не заслужила ни единого доброго взгляда, простых слов без контекста «ненависти»?! При том, как много делаю для бабушки — так я думала.

Постоянно ловила себя на мысли, что не хочется идти домой и нырять в эту гнетущую атмосферу ненависти — наши с дочкой шаги замедлялись независимо от нас… Порою во мне вырастала уверенность — я живу в абсурдном мире! Надо найти какой‐нибудь смысл в этой бессмыслице! И я принималась искать.

Два одиночества…

А что происходило с бабушкой? Она тоже менялась. Конечно, агрессия никуда не делась, бабушка оставалась такой же воинственной, как и раньше. И фекальные истории становились всё более «замысловатыми»… Несговорчивость возросла многократно. 

Вместе с тем в ней появилась какая‐то обречённость. Будто сникла. Потеряла надежду. Даже её ненависть к нам обрела новые черты. Если раньше она воевала неистово, с неким «революционным» пылом, самозабвенно, то сейчас — по долгу «службы», потому что так надо — не давать нам спуску! Но в глазах её читалось — ничего с ними не сделаешь! Видно, она (уже) считала нас врагами, которых не победить. 

Я присматривалась к бабушке, меня раздирала эмоциональная амбивалентность: то нестерпимая жалость и сочувствие, то какое‐то недовольство (даже обида) оттого, что все мои старания не оценены. Совсем. Меня не любят. Меня терпят. Только потому, что иного выхода у бабушки нет… Даже сбежать от нас не может, и она это поняла. Отсюда и обречённость. 

Я ощущала себя бесконечно одинокой в этом мире. Бабушка совсем ничего не понимает и едва меня терпит, дочка слишком маленькая, я ответственна за всех. Этот груз пригибал к земле. 

Я очень жалела себя и гораздо меньше — бабушку. Я крайне нуждалась в положительных эмоциях, в добром собеседнике. Мне, как воздух, нужен был человек, который сказал бы: «Садись рядышком. Как я тебя понимаю. Отдохни немножко от этого бесконечного забега на очень длинную дистанцию. Ты – молодец! Хорошо справляешься». Я знала, эти простые слова вознесли бы меня на новый уровень эмоциональной стойкости, но их некому было сказать… 

Я периодически звонила родственникам, пыталась рассказать о том, что происходит, но очень быстро понимала: им неинтересно, им не хочется об этом говорить, им не хочется ничего знать. И я намеренно переводила разговор в другое русло, а потом и вовсе завершала. Минут десять сидела рядом с телефонным аппаратом, чувствуя себя выпотрошенной и выброшенной на безлюдный берег… Потом вздыхала, вставала и шла делать необходимые дела. 

А ещё через полчаса устраивала весёлую возню с дочкой, пёселем и котиком, превозмогая желание зарыться в тёмную норку и законопатить все выходы и входы — желательно надолго. 

Я — «злой полицейский»

А что бабушка? Ей было ещё хуже, только я с трудом продиралась к пониманию этого через свои многочисленные обиды, недовольство, раздражение. Нет, конечно, я никогда этого не выказывала, но в душе‐то оно было. Видимо, мне думалось, что бабушка должна на мою заботу и старания реагировать искренней благодарностью, лучиться радостью. Весело маршировать мыться, задирать ноги под нужным углом, чтобы забраться в ванну, подставлять спину, чтобы я потёрла мочалкой. А также аккуратно доносить содержимое своего кишечника в туалет и вываливать точно в центр разинутой пасти унитаза, затем с весёлым бульканьем смыть в урчащие канализационные трубы… Скромно сидеть за столом, съедать весь суп, щурясь от удовольствия — какой вкусный! Так должно быть…

Конечно!! Как бы не так! А что сказал психиатр? ЭТО БОЛЕЗНЬ! То, как она себя ведёт, объясняется именно этим. Но… Как же сложно держать эту истину в уме в те самые моменты, когда на тебя обрушивается очередной дементный лайфхак бабушки!

Я приглядывалась к ней. А ведь ей, наверное, тоже нужны положительные эмоции, одобрение, добрый собеседник… Могу ли я им стать? Вряд ли. Она привыкла видеть во мне «злого полицейского», увы. Но попытаться‐то стоит. И я опять обратилась к старой теме, которая порою выводила её из состояния некоего эмоционального оцепенения. Говорила обо всём, что знала из её же давних рассказов: о её бабушке, дедушке, родителях, братьях, сёстрах… Она оживлялась, лицо светлело, даже появлялось что‐то, похожее на улыбку. Её взгляд блуждал по комнате, а мысли — в прошлом. Потом она поднимала глаза, видела меня, и… мгновенно выражение лица становилось жестким, как кремень! Мурашки пробегали по моей спине… Как же сильно она меня не любит!

Я не знала, как заслужить доверие бабушки. Она привыкла видеть во мне монстра, которому всегда от неё что‐то нужно: то бельё снимай, то всю одежду; то надевай, то ешь суп, то пей чай, то волосы надо расчесать, то умыться, то раздеться догола и идти в ванну или под душ! А то и вовсе делать страшные дела — стричь ногти, пить ужасные таблетки… Неужели непонятно, что она пять минуточек назад помылась, надела чистую одежду, подстригла ногти, расчесала волосы, приняла все нужные таблетки, даже съела суп и выпила чай?! И нечего на неё наговаривать и приставать!

И всё же… Я пыталась снова и снова. Потихоньку она стала выдавать некоторые свои мысли. Например, призналась, что очень скучает по маме, хочет увидеть (хоть на минуточку). Бабушка говорила настолько пронзительно и с такой тоской в голосе, что я физически ощущала её одиночество и боль. Я боялась, что я человек — никогда не плачущий, не выдержу. Она совершенно не принимала моих слов, что её родителей давно нет, и я перестала их говорить. Она хотела поехать в деревню, в которой жила с мамой и папой, братьями и сёстрами. Это было более реальное дело, чем встреча с родителями, которых нет. Я даже стала задумываться: а может и впрямь совершить эту вылазку летом? Конечно, она слабовата для такой поездки… Часов 6 – 7 на машине. Выдержит? Не выдержит? А что — племянника за руль, мы с дочкой и бабушкой… Хорошая компания! И я на полном серьёзе сказала ей: «Давай поедем летом все вместе. Ты пока набирайся сил, время ещё есть, кушай побольше…» Она не дала мне даже договорить: «Ты ведь не повезёшь! Всё равно обманешь!» Я искренне удивилась: «Ну почему?» Она сокрушённо усмехнулась и сказала совсем тихо: «Обманешь…» 

И меня это сразило. Если бы она накричала, сказала очередную грубость, было бы легче. А тут обречённость…

Потом произошёл ещё один случай, который меня потряс. Бабушка после особо «тяжёлых» фекальных историй сидела на диване возмущённая и удручённая одновременно. Как посмели её насильно помыть?! Сняли колготки и платье, заставили надеть все чужое (на самом деле — бабушкино, конечно)! Когда волна агрессии и ненависти пошла на убыль, она сказала: «У меня никого нет. Я совсем одна». Сказала очень тихо, будто самой себе. Но меня резануло! А как же все мы? Дочка. Племянник. Я, наконец! Пыталась объяснить, что я для неё близкий и родной человек — внучка. Она отмахнулась и сказала фразу, которая вызывает боль, спустя много лет после её смерти: «Нет! Если бы ты и правда была внучкой, подбежала бы ко мне, обняла, чмокнула в щеку!» Эти слова выразили чудовищную степень одиночества бабушки…

Я застыла. Я не сделала этого: не подбежала, не обняла… Мне и сейчас стыдно. Конечно, ситуация вполне понятная. Когда отмываешь «благоухающего» человека, борясь с рвотным рефлексом, а потом долго проветриваешь квартиру — трудно заставить себя подбежать и от всей души обнять человека. И, вообще, я (как и многие ухаживающие) попала в ситуацию, когда все силы тратишь на физическое обслуживание больного человека. Это даётся столь сложно, потому что человек с деменцией сопротивляется изо всех сил. К вечеру, ты сам — выжатый лимон, отработанный материал, жмых, называйте как хотите. Про морально‐психологическую сторону вопроса и вовсе говорить не приходится — чувствуешь себя то монстром, терроризирующим больного, то маленьким мышонком, которого придавил стальной капкан — ни шелохнуться, ни подняться… Долго ли удастся продержаться в этой мышеловке?

К тому же у меня была сложная ситуация со здоровьем дочери. Астма (инфекционно‐соматическая) никуда не ушла. Я тратила очень много сил, чтобы поддерживать в доме атмосферу радости для всех нас — это получалось… Но какой ценой?

Видимо, я сейчас оправдываюсь в ваших — нет, прежде всего в своих глазах. М‑да… Вот ещё один повод для оправдания — в нашей семье было не принято обниматься. Истинная правда. У нас были довольно сдержанные отношения. И в моём детстве и юности не было объятий и поцелуев (даже при встречах и расставаниях). Но это не значит, что у нас были плохие отношения между собой, всё с точностью до наоборот. Мы были очень дружны, что бы ни случилось — все были друг за друга горой! Всегда. Я бы сказала: у нас просто не было ПРИВЫЧКИ обниматься! И я не умела, как и другие. Совсем. С больной бабушкой вела себя соответственно. 

Забегая вперёд, скажу: я научилась этому! К сожалению, поздно. Но, когда заболела тётя, я сразу начала практиковать объятия, поражаясь тому, как это, оказывается, легко!

Доверенность и продажа квартиры

Моя цель — продать старую квартиру, оставалась в силе. Мешало только одно обстоятельство — невозможность оформления доверенности от бабушки. Наши бесконечные «путешествия» от нотариуса к нотариусу ничего не дали. Слишком хорошо было видно, что она неадекватна. Бабушка от наших поездок явно получала удовольствие, но результативность была нулевой, поэтому мой пыл слегка подостыл… Я приняла решение взять тайм‐аут и обдумать ещё раз, что можно предпринять.

У бабушки тем временем состояние ухудшалось. Прогрессировали страхи и агрессия. Она застывала с ужасом на лице, глядя куда‐то сквозь нас. Иногда жаловалась, что к ней приходят какие‐то люди, и она их боится. Бабушка начала больше думать о своей защите. Ножи я, конечно, давно убрала из зоны досягаемости, но она выискивала что‐нибудь другое: например, увесистый молоток, отвёртки, плоскогубцы. Как‐то «накопала» на лоджии топор и принесла его поближе к своему дивану. Она находила очередное «оружие», а я тут же переправляла его в тайник… В ход пошли пилы, напильники, рашпили… Наконец я убрала весь ящик с инструментами.

Агрессивность по отношению к нам возрастала. Она видела в нас источник всех бед! В её больном сознании мы являлись врагами, захватившими её в плен, а ей так хотелось домой — к своим родным и близким людям. Для неё они были живы. Бабушка бушевала от негодования! Некоторые выпады по отношению к дочери, увы, тоже участились. Я всегда была начеку.

Наконец я решила пригласить нашего психиатра домой для консультации. Определили день и час. И вот она пришла, причём не одна, а с психологом. Она тоже работала в том же ПНД. Кстати, я не знаю, почему они пришли вдвоём. Это довольно странно. По‐моему, такое не практикуется или я ничего об этом не знаю.

Итак, они пришли. Бабушка прямо перед их визитом «разбушевалась»! Я впервые была этому рада — они увидят нашу ситуацию во всей красе! Сначала мы (без бабушки) уединились в комнате и поговорили. Я рассказала обо всех наших проблемах, об агрессии… И тут в комнату вошла бабушка с милой улыбкой — просто само очарование, и принялась расспрашивать врача и психолога о чем‐то… Я застыла на полуслове, почувствовав себя отъявленной лгуньей! Я тут расписываю ужасы, а оказывается…. Именно так оно должно выглядеть со стороны. М‑да.

Потом она села на стул, ей задавали разные вопросы. Она отвечала очень приветливо. Не скажу, что всегда правильно, но вполне… Я основательно приуныла… Кто ж поверит, что бабушка периодически становится монстром. Просто милейший человек!

Затем началась вторая серия. Она заснула, сидя на стуле! С прямой осанкой и блуждающей улыбкой на лице… Приятно было смотреть. М‑да. Кажется, моя миссия провалилась. Очень логично предположить, что я наговариваю на бабушку. Врач и психолог смотрели на неё и улыбались. Я почувствовала себя лишней на этом «празднике жизни».

Тем не менее они начали расспрашивать меня, почему не ставлю бабушку на учёт, не выбиваю льготы разного назначения, положенные таким больным. Я честно рассказала, что не могу этого сделать, потому что мне необходима доверенность от бабушки для продажи собственной квартиры, в которой сто лет назад при приватизации включила её в долю. Для нотариусов она должна быть дееспособной, без психиатрического диагноза.

Живописала наши поездки по нотариусам. Они очень смеялись, а потом сказали: «Вы не сделаете доверенность, нотариусы на это не пойдут, слишком много случаев, когда им предъявляют претензии по делам, связанным с продажами, наследством и прочее». Потом замолчали, переглянулись, и психиатр сказала психологу: «Поможем?» Та кивнула.

Я не знаю, почему они мне поверили. Не заподозрили в меркантильности или обмане. Но они поверили. И помогли. Через неделю мы с бабушкой посетили «нужного» нотариуса и вернулись с доверенностью! Порою жизнь открывает двери в сплошной зацементированной стене, где нет ни намёка на малейшую щель… 

Буквально через месяц квартира была продана. Не обошлось без смешных ситуаций. Мою квартиру «приглядели» муж и жена (он адвокат, работает в суде, она юрист, консультирует в юр.конторе). В день сделки мы были в банке, долго‐долго оформляли ипотеку на часть суммы (очень небольшую). Потом пошли к ним домой (рядышком), где они отдали мне основную сумму наличными, я сложила всё в сумку (тяжеловато получилось!). Потом мы сказали друг‐другу «спасибо», потому что сделка очень устраивала и меня, и их. И я поехала домой на трамвае. Представьте! Такси не смогла вызвать — мне сказали, ждать придётся от 45 минут до часа. Я подумала: «Никто же не знает, что я везу такую сумму! Значит, безопасно!» Сейчас я бы так не поступила…

Доехала нормально. Выложила деньги в письменный стол. Пришёл племянник. И тут звонок от моих покупателей. Беру трубку, говорит муж (с дрожью в голосе): «Вы знаете, мы забыли взять у вас расписку на отданную сумму! Можно подъехать?» А я как раз стояла на пороге, чтобы уйти (неотложное дело), я заявила: «Да, конечно! Подъезжайте через три часа, я буду дома!» И вдруг ощутила жуткое напряжение на том конце провода, голос с очень ощутимой дрожью (но настойчиво!) сказал: «Пожалуйста, давайте сейчас!» 

Договорились, что я немедленно пишу расписку и оставляю племяннику, покупатели подъезжают и забирают без меня. Так и сделали. Вернувшись домой, обнаружила, что мне оставили 300$, просто так , ни за что… Перезвонила им: «Вы что?! Зачем?! Забирайте обратно!» Они смеялись: «Нет уж! Это вам!» 

Вот так закончилась эпопея с доверенностью и продажей квартиры. Ещё одну проблему решили не без неожиданностей и весёлых историй. 

«Жизнь налаживается!» — сказала я и принялась лечить бабушку теми легкими успокоительными травками, которые порекомендовали врач‐психиатр с психологом.