Смерть — это свобода

Когда взаимодействуешь с человеком с «продвинутой» деменцией, где постоянными попутчиками больного уже стали бесконечная раздражительность, полное отрицание гигиенических процедур, жуткая агрессия, в какой‐то момент начинает казаться, что это навсегда. Это не может закончиться никогда. 

Изо дня в день будут бесконечные распри по поводу отмывания грязного тела, смены памперсов, стрижки ногтей, уговоров проглотить таблетку, съесть супчик… Но это, если повезёт. А если нет? Тогда: отмывание квартиры от всего, что должно попадать исключительно в унитаз, ежедневная стирка содержимого шкафов. В общем, постоянные масштабные сюрпризы. 

Разруха. По‐другому не скажешь. Разруха в квартире, разруха в жизни, разруха в голове. Ни конца, ни края… Ни вырваться, ни вздохнуть свободно. Деменция одного «парализует» всех, будто нажали на кнопку, и место света заняла тьма.

Но всему приходит когда‐нибудь конец: любому делу, любому страданию, любой жизни. Все мы проходим свой путь и завершаем его. Так или иначе. 

Мне кажется, что я подсознательно чувствовала, что наша бабушка перешла на какой‐то другой уровень жизни. Нет, глобальных изменений не происходило, и добрее к нам она не стала, смотрела так же: то презрительно, то злобно, то с ненавистью. И сопротивления не убавилось: по‐прежнему было сложно уговорить на самое необходимое: будто ее не в ванне купаем, а привели с единственной целью утопить. 

И все же она стала меньше путешествовать по квартире, больше лежать. Как‐то начала закашливаться, я вызвала скорую, врач сделала ЭКГ, померила давление, прослушала легкие и сказала, что для восьмидесяти девяти лет у неё идеальное здоровье! Легкие абсолютно чисты, ни малейших хрипов, давление в норме, ЭКГ хорошее, всем бы такое здоровье! Концовка была такая: «Чего вы хотите? Вашей бабушке 89! Ну, худеет. И что? Ну, слегка подкашливает. И что? Хрипов‐то нет! Вообще‐то она просто стареет! А вы как думали?!!» Ну мы тоже так думали, но как‐то беспокоились…

Бабушка однозначно стала тише, не бегала к подружке из зеркала, чтобы указать пальцем на нас и рассказать с какими ворами и сволочами приходится жить. «Воры и сволочи» давно уже перестали ошеломленно застывать, узнавая кто они. Привыкли и смирились.

Она становилась более погруженной в себя. Меньше ела. Хотела чая и чего‐нибудь сладкого к нему. Больше лежала. Транспортировка в ванную проходила теперь гораздо легче: я брала ее сзади в районе талии и поднимала, а дочь впереди «несла» бабушкины ноги, обхватив руками вокруг лодыжек. Бабушка даже не слишком сильно ругала меня, когда я намывала ее. Ругательства звучали заученно‐формально, даже инерционно. Абсолютно точно она стала спокойнее. Видимо, начала терять силы.

Понятно, что бабушка постоянно проживала в каком‐то своём «волшебно‐дементном» мире, где все перевернуто с ног на голову. Но именно сейчас будто все становилось несколько иначе. Порою она тихо сидела на диване и смотрела на меня. Прямой немигающий взгляд. Расширенные зрачки. Странное выражение лица. И, взгляд, проходящий сквозь меня, даже не касаясь. По моей спине бодро пробегала толпа мурашек, и сразу вторая. Хотелось быстро обернуться назад и увидеть того, кто за мной. Жутко…

Бабушка начала видеть тех, кто ушёл из жизни, в основном, родителей. Как‐то села на диване и с радостной улыбкой сказала, вглядываясь в пространство: «Мама пришла!» Разговаривала, улыбалась. М‑да… 

Папа тоже появлялся, но гораздо реже. Я даже вспомнила, как она рассказывала мне (давно) о своём отце, который был очень веселым человеком по жизни. А когда лежал на смертном одре, умирая, сказал: «Вам, наверное, будет грустно без меня..» «И было очень грустно», – сказала она. Почему‐то вспомнилось именно это.

Порою мне казалось, что в бабушке идёт какая‐то внутренняя перестройка: вроде она с нами, но в то же время где‐то очень далеко — в ином мире, где давно мертвые — живые, а те живые, что рядом (мы), не имеют никакого значения, будто их нет совсем. Она отходила от нас, отстранялась…

Я, видимо, подсознательно чувствовала что‐то — во мне вдруг появилась потребность сказать бабушке спасибо за очень‐очень многие вещи. За бесконечные ожидания наших приездов, за радость встреч, за вкусные блины, долгие чаепития с разговорами, смехом, за понимание и поддержку. За то, как огорчённо провожала и сразу начинала ждать. За то, что ее дом стал местом встреч для нас всех, неким оплотом родственных связей, пристанищем, куда можно приехать в любое время дня и ночи, домом, в котором тебе всегда рады.

В своей квартире с определенного момента бабушка жила одна. Дом был в идеальном порядке и чистоте. Продолжала трудиться в саду‐огороде, добираясь до него пешком (минут тридцать‐сорок в один конец). Со всем справлялась, не жаловалась. Старела. О чем она думала долгими вечерами? О чем грустила? Я бы хотела это знать…

Я говорила бабушке спасибо за все, о чем писала выше, но, наверное, я опоздала… А может, не умела сказать в нужной интонации… Бабушка выслушивала меня безучастно и отстраненно. Молчала…Возможно, ей уже и дела не было до этих земных благодарностей. Может не слушала совсем, находясь в контакте с иными, более близкими людьми по ту сторону жизни. Есть вероятность, что не понимала или уже не хотела понять… 

Тем не менее я изо дня в день говорила эти слова. Это было важно для меня, уже не для неё. Причём ежедневно я вспоминала что‐то новое и замечательное, за что благодарна бабушке. 

Я всегда и все делала не так, опаздывала. Позже я поняла, что слова эти надо было говорить гораздо раньше. А ещё надо было сесть рядом и просто обнять. Я уже писала ранее в посте «Эмоциональный цугцванг…..», как однажды бабушка удрученно, подавленно и очень тихо, будто самой себе, сказала: «У меня никого нет. Я совсем одна». 

Я сначала ошарашенно застыла, а потом обрушила на неё целый поток доводов, надлежащих доказать, как она ошибается. Я рассказала, что у неё есть дочь, внуки, правнуки… Большинство из них, конечно, далеко, а вот мы (я и моя дочка) всегда рядом, мы все близкие и родные люди. Мою тираду бабушка даже дослушивать не стала, отмахнулась, как от назойливой мухи: «Если бы ты и правда была моей внучкой, подбежала бы, обняла, чмокнула в щеку!»

Я не сделала этого ни в тот момент, когда прозвучали эти слова, ни в последующем. Это так и останется моим сожалением, моей болью навсегда. Много слов могу сказать в своё оправдание и уже говорила, но это ничего не меняет…

Конец

День начался, как обычно. Лето. Август. Шестнадцатое число. Моя дочь в Татарии, ее (в первый и последний раз) забрали (без меня) родственники погостить в деревенский дом, который они купили специально, чтобы своих внуков вывозить на лето. 

Завтрак прошёл нормально. Бабушка лежала на диване на кухне. Она любила быть именно тут, не знаю почему. Сказать, что тянулась к месту, где чаще бывают люди? Но ведь она нас (в деменции) уже не любила. Совсем. Или ближе к подружке из зеркала, которой можно пожаловаться на всех нас? Может быть. А возможно, чтобы быть рядом с котом Фиником и собакеном Платошкой? Эти прекрасные существа любили тусоваться именно здесь! Бабушка оставалась с ними в хороших отношениях всегда. Вероятно, они были единственными друзьями в мире нас‐монстров… Думаю, это ближе к истине. 

Кот и собака, нисколько не церемонясь, залезали к ней на диван, толкались, устраиваясь поудобнее, лезли под руки, требовали ласки, мяучили, скулили, мурлыкали. Это не обескураживало, наоборот, она была рада! Ее руки гладили и чесали животики, за ушками — делали неустанно все, чего от неё требовал этот замечательный народец! Она частенько спрашивала: «Ты детей накормила?», показывая на них. Ну да, так и есть, дети, которые никогда не вырастают. Конечно, покормила.

День протекал обыденно. Пожалуй, бабушка была необычно тиха и частенько вглядывалась в пространство, будто хотела что‐то сказать. Или спросить. Периодически на ее лице появлялось некое изумление, и читался вопрос… О чем? Кому? Уж точно не нам.. Бабушка отказалась обедать, даже чайку попить. Порою была в полудреме, потом пару раз кашлянула и уснула. 

Если я находилась дома, мой племянник Руслан обычно приезжал (с работы) на обед. Так случилось и в этот раз. Я расставила тарелки, он начал есть. В это время бабушка проснулась, но лежала молча, глядя по сторонам несколько удивленным взглядом. Что она видела — неизвестно. Я уже привыкла и к «визитам» давно ушедших из этого мира людей и разговорам бабушки с ними…

И вдруг она закашлялась, но как‐то странно. Я подошла, чтобы приподнять, так легче откашливаться. Прямо перед моими глазами было ее лицо. Сначала мне показалось, что, кашлянув, бабушка просто перестала дышать. Ее зрачки начали расширяться и расти, будто она увидела внезапно что‐то удивительное! По лицу побежала волна, смывая с него цвет лица и жизнь… 

Бабушка продолжала смотреть на нас. Мне запомнились очень белое лицо и черные огромные глаза, будто тоннели, ведущие во мрак. Казалось, кто‐то невидимый нажал на кнопку и выключил свет внутри глаз, они потухли… Руслан сказал: «Это все!» Я произнесла: «А может быть, нет?» Мы проверили дыхание. Нет, действительно, все. Вот оказывается, как уходит жизнь…

Тихо, спокойно, молча бабушка покинула нас… Ни единого слова… Понимала ли она, что оставляет нас? Не знаю…

Мне хотелось думать, что прямо сейчас бабушка, покинув немощное тело и запутавшийся в лабиринтах болезни мозг, обрела пьянящую свободу и качается на волнах счастья и радости. Может быть ее поздравляют с прибытием любимые люди? Окружили ее, обнимают… Спрашивают: «Ну как там на земле?»

Дела и церемонии

На тот момент момент я не почувствовала ни сожаления, ни горя. За плечами долгий путь борьбы с «ветряными мельницами» деменции, сопротивление было бессмысленно — они нас перемололи: и бабушку, и меня с дочкой. На входе в эту историю мы были другими людьми…

Что последовало дальше, понятно. Врач, полиция (обязательный осмотр) сбор справок. Практически все формальные дела взял на себя Руслан, я была ему очень благодарна. 

Бабушку из дома никуда не увозили, никакие вскрытия не были нужны. Похоронить решили по мусульманским обычаям, иначе и быть не могло. Не могу сказать, что она была фанатичной верующей, которая читала все намазы, держала посты. Нет. Но молитвы звучали, и очень часто. Любые важные дела начинались с них, да и благодарность богу произносилась нередко. К тому же она была дочерью муллы. И, кстати, умерла во время мусульманского поста, а это считается хорошим знаком.

Моя задача состояла в безотлагательном поиске мусульманских женщин для мытья тела (так положено), организации чтения молитв дома, потом на кладбище (зират), затем снова дома, закупки разных мелочей для раздачи хайер всем присутствующим во время молитв (и отдельно детям что‐нибудь: конфеты, шоколад…).

Складывалось по‐разному: к примеру, мусульманские бабушки, которые должны были мыть тело, запросили такую баснословную сумму, что я засомневалась в их мусульманстве… Зато молодой мулла, призванный для чтения молитв, оказался образцом мусульманской чести, достоинства и бессеребренничества. К тому же был очень образованным и знающим. Выяснилось, что он ведёт на уфимском телевидении передачу о мусульманстве.

А теперь о месте захоронения. У меня не было никаких сомнений — везём тело туда, где бабушка хотела лежать — к ее родителям. Могилы ее отца и матери находились в деревне, где бабушка жила, будучи ребенком и молодой девушкой. Она ясно и четко заявляла свою волю всегда! Раньше, когда у меня ещё и дочери не было, приехав ко мне в гости, заявляла: «Если вдруг я умру, не хорони меня здесь! Не хочу лежать в земле вашей Уфы! Да ещё в Затоне, где земля мокрая и глинистая!» Я смеялась: «Ты что умирать приехала?!! Рано ещё!» Она, улыбаясь, отвечала: «Ну мало ли, а вдруг». 

Эти просьбы повторялись неоднократно, бабушка сомневалась, смогу ли я повезти ее на родину, чтобы похоронить. Я уверяла, что в современном мире это дело простое, да и путь близкий — всего 4 – 5 часов! Никаких сложностей!

Мы с племянником все продумали: на какой машине везти, как организовать, решили даже копальщиков взять с собой, чтобы не было заминок. По мусульманским обычаям положено предать тело земле в первой половине дня.

По нашим расчетам все получалось: дорога займёт всего‐то 4 часа, ещё час‐два на копание могилы и церемонии. Все успеваем. Будем выезжать рано: и дороги пустые, и фора — на случай непредвиденных ситуаций.

И тут началось! Когда я рассказала этот план, сразу выразила несогласие дочь бабушки, живущая в Татарии (деревня от неё в часе езды), какие только доводы она не приводила, типа: а кто будет копать могилу, а вдруг не успеем похоронить дотемна, а кто будет читать молитвы? У нас были готовые ответы на все вопросы, поскольку мы все продумали. К тому же все, кто должен участвовать в процессе, дали согласие ехать с нами: и копальщики, и чтецы… 

Исчерпав все доводы, она просто заявила: «Только через мой труп!» Вот это поворот! Такого противостояния я не ожидала. Это серьезно. Ее дети (дочь и сын) немедленно заняли позицию своей мамы… И муж тоже. Мы с племянником Русланом остались в одиночестве.. И я сдалась. Никогда не прощу себе этого! Эта вторая боль, которая останется со мной навсегда!

Что дальше? Приехали родственники в Уфу, включая дочь бабушки и ее детей, мою дочку тоже привезли. Пришли мои подруги. Мы похоронили бабушку на том самом кладбище в Затоне, где она категорически не хотела лежать… Провели все положенные церемонии. Родственникам казалось, что все прошло хорошо. 

Только не мне. 

Через пару дней все разъехались. Мы остались с дочкой одни. Бабушки не было, ее диван пустовал, не было ненавидящих взглядов, агрессии, криков, запахов. Я пребывала в какой‐то прострации. Мысли лениво ворочались в голове. Вот проскочила мысль: а что, теперь можно жить в чистоте, не слышать, что ты вор, сволочь… И даже приглашать гостей?! Можно планировать день по собственному усмотрению, не привязывая к обязательным процедурам, продиктованным деменцией?! Что‐то подобное радости, промелькнуло в голове и тут же погасло… 

Вот кухня, вот диван, бабушки нет… Финик и Платошка выглядят обескураженно и потерянно. Теперь весь диван принадлежит им, а радости нет… Дочь. Тоже как‐то не очень… М‑да. Да уж, неожиданно. Ни чувства избавления, ни чувства облегчения…

И тут на меня свалилось «внезапное сиротство»! Я поняла, что ушел последний человек, который по‐настоящему меня любил и переживал за меня. Других давно нет. Я ощутила себя совсем маленькой и беззащитной в этом мире.

А ещё я осознала чудовищность своего последнего поступка: похоронить бабушку против ее воли именно там, куда она категорически не хотела попасть! Как я могла?! Почему меня так легко сломали мои родственники? Меня — человека, которого не сломала деменция бабушки! Что я наделала?! Меня сразила «невозвратность» моего поступка. Ничего не вернёшь… Ничего не исправишь… 

Забегая вперёд. Через год с лишним дочь бабушки вдруг позвонила мне и заявила: «Может перезахороним останки? Перевезем в деревню, где лежат ее папа и мама. Коли она этого хотела». Я во второй раз испытала шок! Перезахоронить?! Выкопать и привезти?! Ну уж нет! Бабушка точно этого бы не хотела! К тому же по мусульманским обычаям не положено беспокоить мертвых.