Перемены

Наконец я закончила ремонт в новой квартире и начала готовить вещи для переезда. Да… Это был театр абсурда! Я собирала, упаковывала, а бабушка распаковывала, разбирала. Дело было только в том, кто кого и на сколько опередит! Худо‐бедно собрала. Назначила день переезда. Попросила ближайшую подругу взять бабушку на себя, чтобы не потерялась. Проинструктировала. Вызвала машину с грузчиками. Уехала с первой партией, разгрузились, поехали за второй партией вещей. Тем временем подруга обескураженно заявила, что потеряла нашу бабушку…

Вечерком все были в новой квартире: я, подруга, дочка, собакен, кот Финик. Не было только бабушки. Периодически подруга исчезала — шла искать, неся громадное чувство вины. Часа через три позвонили из милиции: «Здравствуйте, ваша бабушка опять у нас! Приезжайте, забирайте». Поехала подруга.

Так начался новый этап нашей жизни. Обуревали разные чувства. Во‐первых, мы с дочкой очень радовались: получился замечательный евроремонт. Большие светлые комнаты, все подбирали сами, по своему вкусу. У дочки в комнате мебель, которую она очень хотела. А лоджия со шкафчиками для игрушек! И столько места! Дочка прибегала с новыми идеями: «Мама, когда придут в гости друзья, мы на лоджии поставим палатку и будем играть в индейцев! А на этой полке будут мои шахматы Гарри Поттера и журналы с партиями к ним, а тут — драконы с динозаврами, а там — наши приколы! А это место для лего! А куда вампирят? Нашла! На нижнюю!» Мне оставалось только умерять её радость, чтобы не ушла в бронхоспазм и приступ удушья. 

Радовалась и я: огромная кухня и большая вторая лоджия к ней. А вид из окна! Река Белая величественно несёт свои воды в обрамлении лесов и полей. И замечательный мост, соединяющий берега. А какие восходы и закаты!

Мы пребывали в полной эйфории. Бабушка мрачнела. Мы были уверены: жизнь налаживается! По‐другому и быть не может. Столько сил потрачено на ремонт, сколько финансов. Теперь только жить и радоваться! Кажется, бабушка думала иначе.

Бабушка — импрессионист 

В коридоре новой квартиры был шкаф‐купе, очень высокий (до потолка), широченный — с тремя раздвижными зеркальными дверцами. Его‐то и обнаружила бабушка на следующий день, а в зеркальных створках — себя во весь рост. Удивилась: «А это ещё кто?!» Я говорю: «Это ты». Ответ ошеломил: «Ты что?! Это же старуха!» И только тогда до меня начали доходить некоторые вещи: она себя не идентифицирует со своим отражением в зеркале, не знает, какой год, месяц, сезон года. Это уже не просто старость, а нечто похуже.

Зеркальный шкаф‐купе стал ужасом нашей жизни. Бабушка зациклилась на нем. Сначала её отражение в зеркале было вполне дружелюбным: выслушивало бабушкины жалобы на нас, не перечило. Я узнала о себе много нового: эта сволочь не кормит, эта сволочь держит в плену — вырваться невозможно, эта сволочь забрала документы! За мной надолго закрепилось новое имя: Этасволочь. Позже отражение стало бесить бабушку, она ей говорила: «Ну, что ты стоишь, как истукан? Или зайди, или уходи уже!» Бабушка пыталась сама пойти к отражению — раздвигала створки, дверцы отъезжали, а за ними никого, только одежда на вешалках. 

Потом пошёл этап кормления отражения. Зеркала приобрели «праздничный» вид: по ним лениво съезжали куски подтаявшего масла, запюрированная малина необычных форм сохла и темнела, борщ, оставив кровавый след, сооружал внизу небольшую горку и лужицу. В целом — картина импрессиониста Бабушки. Бороться было бесполезно. Мы и декорировали зеркала, и закрывали всяческими способами. Все срывалось и отдиралось. Наконец я купила мебельное покрытие и старательно заклеила. Ура! Но немножко не хватило: снизу сантиметров тридцать остались без покрытия.

Бабушка удивилась: что‐то собеседница не приходит. Открывала створки — нету! И вдруг, сидя на кухне, увидела в нижней части зеркала (дверь в коридор была открыта) отражение своих ног. С радостным изумлением кинулась в коридор: «А вот ты где! Заходи!» Та не заходила. Чтобы увидеть её, бабушка легла на пол, заглядывая в оставшуюся нетронутой часть зеркала, и увидев своё лицо, очень обрадовалась: «Идём сюда!»

Боже, что тут началось! Бабушка ежеминутно бросалась на пол и звала отражение к нам. Поскольку мы с дочкой ходили туда‐сюда по своим делам, там отражались и наши ноги тоже. Бабушка кричала: «Ой, за тобой ноги идут чьи‐то, прячься быстрей!» В общем, ситуация стала хуже. Я поняла — надо отдирать обратно! Выяснилось, что это гораздо сложнее, чем заклеивать… Зато бабушка радовалась каждому новому «кусочку» собеседницы, выкарабкивающейся из небытия. Наконец освободили отражение полностью. Все вернулось на круги своя.

Евроремонт постепенно терял свою первую составляющую — «евро»…

Утрата навыков

Переезд в новую квартиру поменял многое. Бабушка перестала выходить на улицу гулять с нами. И без нас тоже. Вообще. Мы не могли уговорить. Потом перестали. Около входной двери уже не дежурила. Правда, один раз выскочила босиком в сорочке и пошла гулять по этажам, но мы быстро спохватились и вернули. Стали запирать двери. Всегда. На лоджии (обе) выходила, сидела, стояла, дышала, смотрела подолгу. По‐моему, ей тоже нравился пейзаж за окном.

Все бы ничего, но начала появляться агрессия по отношению к дочке — сердилась по надуманным причинам и пыталась ударить. Я всегда была начеку. Но приходилось уходить (на репетиторство), и это меня очень беспокоило и расстраивало. Дочке было уже 7,5 лет.

Начала проявляться и неряшливость. Поменять платье, колготки, белье стало проблемой. 

И пришла‐таки фекальная стадия. Это было бедствие! Замков на дверях нигде нет, только защелки (не предусмотрели!). Бабушка полюбила гулять по всей квартире, особенно ей нравилась дочкина комната. И вот, рыдая, дочка сообщает мне: «Мама, бабушка покакала в мою новую соломенную шляпку!» Я не поверила! Нет, так и есть. Аут! Едва уговорила дочь выкинуть шляпку, контролируя её эмоции (не перешло бы в приступ удушья!). Уф! Справились!

Дальше‐больше. «Весёлые» фекальные истории начали становиться обыденностью. Экскременты на стене, на кровати, в тумбочке, в машине для барби, в тарелочках — было все! Наш прекрасный дом терял лоск и красоту, свежесть и воздушность. Мы грустили вместе с ним. Бабушка была активна и деятельна. Не прекращала «работу» никогда. Банки с мочой на подоконниках, лужи по углам, посуда в унитазе, красиво оформленные фекалии всюду. М‑да…

И все‐таки я сохраняла спокойствие, несмотря на то что было несколько вещей, которые меня сильно напрягали. Первое: как менять белье человека, если он при этом начинает не просто сопротивляться, а буквально драться и кричать: «Спасите! Меня убивают!» Как? Второе: как мыть человека, если он не соглашается даже приблизиться к ванной, рассказывая сказки о том, что благоухает чистотой и свежестью, поскольку только что помылся сам. Уговорить невозможно. Уже и подлизывалась, и отплясывала, и обещала горы лакомств — не работает! Остаётся только один метод — применять силу, минимальную, насколько это возможно. 

Я воспитана в уважении к старшим. К любым старшим. Даже таким. Я ненавижу насилие. Но я не могу позволить человеку разгуливать в экскрементах! И что делать? По мере того, как концентрация «ароматов ванили» в квартире возрастала, росла и моя уверенность в том, что придётся пересмотреть некоторые свои принципы. И я смогла. Приходилось вести бабушку насильно в ванную, раздевать под истошные крики о том, что ее прямо сейчас убивают, и мыть с максимальной скоростью, пока она меня всячески колошматила руками. Благо, бабушка маленькая, худенькая и боксом никогда не занималась… Не знаю, что думали соседи, но крику было! Каждый раз. Неизменно. 

После подобных процедур я была вымотана физически и морально. Некоторое время сидела обессиленно, пытаясь вернуть душевное равновесие, которое почти покинуло меня. Но главное даже не это — мне было очень неловко перед дочерью, ведь она все слышала, видела, и, как ни крути, я применяла насилие. Мне почему‐то казалось, что это, наверное, выглядит, как издевательство над бабушкой. Ее истошные вопли работали именно на этот сценарий. Потом я успокоилась, подумав, что моя дочь весьма разумна — она же не может не понимать подоплеку всего происходящего. Но… Скажу честно: эти вещи меня сильно удручали.

Два принципа 

Хорошо, что к этому времени у меня уже были свои счеты с её величеством ЖИЗНЬЮ, поэтому я просто в очередной раз говорила ей: «Ты меня не сломаешь! Я и с этим справлюсь! Разве ты ещё не поняла?! Нет! Не сломаешь!» И времени на то, чтобы жалеть себя, я уже не тратила. Это был пройденный этап. 

К тому же принцип «Выбираю Я!» тоже продолжал работать. Да, конечно, я не могу влиять на то, что случается вне моей компетенции, но я и только я выбираю свой ответ на случившееся! Я продолжала жить по этим двум принципам. 

Я никогда не повышала голос на бабушку, не ругала, но могла сказать в сердцах: «Ну, как же так? Мы очень стараемся, чтобы тебе было с нами хорошо, а ты?» Это её, кстати, очень обижало. Она выливала ушат: «Как стараетесь? Да вы отняли, забрали, оставили без…» И понеслось! 

Я спохватывалась. На провокации не отвечала. Я понимала: если начну спорить, уйду на её уровень. И кто тогда больше не в разуме: она, которая спорит, потому что не понимает; или я, которая все понимает, но спорит? Получается, что я поступаю гораздо менее разумно. И кто тогда я?!

Так шла жизнь: с мелкими и крупными ужасами, огорчениями, отчаянием (да, полностью избавиться не удавалось), «веселыми» историями и открытиями.

Иногда мне хотелось поддержки кого‐то близкого. Ну, кто‐нибудь сказал бы: «Ты, молодец! Справляешься!» Увы… Попыталась рассказать подругам. Они не очень понимали, что происходит: даже та, что потеряла бабушку во время переезда. Они приходили в гости, чтобы посочувствовать, и обнаруживали прекрасную бабушку: доброжелательную, дружелюбную, общительную, добрую, заботливую, хлебосольную, которая светилась радостью, угощала, разговаривала! 

Постепенно огонёк недоверия зажегся в их глазах. По‐моему, они думали, что это со мной начинает что‐то происходить, а не с бабушкой. Тем более мы с дочкой были уже измождены бесконечным разматыванием и решением все новых и новых проблем. Бабушка‐то была изобретательна! Поэтому мы не могли излучать столько радости и дружелюбия. Да мы бабушке и в подметки не годились! И я перестала рассказывать. Я знала уже — они не поймут. Это не их вина.