Не сдаваться!

Жизнь продолжалась. Я чувствовала себя стойким оловянным солдатиком на одной ноге. Порою накрывала такая безысходность. Нет, я не сдавалась. Ни разу не дала себе слабины! Но… Как‐то раз, будто проснувшись от всего этого наваждения, взглянула вокруг другими глазами и ужаснулась. 

• Вот сидит бабушка: потухший взор, мрачная маска и скорбь на лице, сгорбленная, седая, будто горести всего мира свалились на её плечи. 
• А вот дочка. Читает книгу. Периодически вздыхает. Лицо удручённое, глаза потухшие, поза скорбная. 
• Вот пёс. Сидит. Нос повесил, в глазах печаль, даже уши как‐то обвисли! 
• А это кот: лежит, дремлет, даже он вздыхает, перестал бегать, все чаще садится на «пятую точку», берет передними лапами свой хвост и начинает его сосать! Смачно, с причмокиванием! Видно, «заедает» стрессы. Эта привычка появилась у него, когда совсем маленького подарили дочке. Наверное, мамы не хватало — самоуспокаивался так и засыпал.

Я подумала о том, что, происходит некое заражение состоянием, если можно так выразиться. Бабушка постепенно «утащила» нас всех в свою безысходность, мрачность. Вспомнила фильм «Невезучий», где Пьер Ришар «передавал» свою невезучесть другим людям. А ведь, действительно, все это имеет место быть. Пообщавшись с энергичным мотивированным человеком, чувствуешь себя сильнее и лучше, а унылые люди явно снижают наш тонус, лишают уверенности. 

Осталось только лицезреть себя. Пошла к зеркалу. Почему‐то вспомнился И.Бродский: «Я озираю хмурые черты, щетину, бугорки на подбородке…» Я же, посмотрев на себя, сказала: «Если ты так выглядишь, то почему все ещё живёшь?!» Вернулась в комнату, окинула взглядом всех и сразу, подумала: «Чтоооооооооо мы творим со своей жизнью?! А почему, собственно говоря, мы?Ведь за всех ответственна я. Не бабушка же! И не дочь!» Я поняла — надо что‐то менять, и немедленно! Рвать, рвать, рвать эти цепочки безысходности, тоски, мрачности, смирения! Делать что угодно, но выйти из этого болота!

Я сразу смазал карту будня!

Я дала себе минуту, чтобы настроиться. А потом… Громко и весело сказала: «Я сразу смазал карту будня!» Дочка подняла потухшие глаза, вдруг они вспыхнули, и в них запрыгали чертики! Она подхватила: «Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана, я увидал на блюде студня косые скулы океана… Мама, мама, а что мы будем делать? Давай играть! Может, в прятки, догонялки, данетку, слова…?» 

И все! Будто чудо произошло! Все вокруг ожило! Собакен помчался искать мячик, кот за ним! Первое, что мы сделали — это принялись прыгать на двуспальной кровати, благо матрас хороший, упругий! Мы с дочкой подлетали к потолку и приземлялись обратно! Сюда же взгромоздились собакен и кот. Они тоже летали! Это было так смешно и весело! Мы хохотали и не могли остановиться! Я понимала, что сейчас матрас провалится, но было все равно. Это того стоило!

Нет, не провалился! Отпрыгав, пошли играть в догонялки. Все носились, как угорелые, включая животных. Когда я пролетала мимо бабушки (за мной — дочь, за ней — собакен, за собакой — кот), она довольно зло прокричала мне: «Фурия!» «Да!!!» — радостно возопила я, совершая какой‐то дикий прыжок на бегу! И вдруг она засмеялась.

Потом мы играли в прятки, но Платошка и Финик тут же выдавали тайну нашего пребывания. Были и другие игры. Вечер прошёл совсем иначе, чем всегда. Я бы сказала — мирно, дружно. И даже бабушка повеселела. Понятно, что это не могло спасти нас от последующих ужасов, но начало иному восприятию нашего бытия и иным поступкам в рамках, предоставленных жизнью — было заложено.

А жизнь продолжалась. Я старалась всячески разнообразить ее чем угодно: играми, возней, надуманными праздниками, разными выдумками. Праздновали день рождения тишины, день подсолнуха (расцвёл в горшке). Все, что угодно. Лишь бы шумно, весело! Конечно, порою это было наигранно, но в процессе все равно перерастало в настоящую радость и веселье. 

Дочка тоже придумывала себе занятия (чаще с моей подачи) — писала заметки о Финике и Платошке, проводила разнообразные опыты, непрерывно рассматривала в микроскоп (подарили ещё к шестилетию) мух, стрекоз, лепестки цветов, даже проколола палец, чтобы посмотреть, как выглядит кровь. Долго изучала капельку мочи, удивляясь её красоте под микроскопом. Пересмотрено было все вокруг, что можно «затащить» под окуляры. Пожалуй, дело не дошло только до фекалий, хотя этого добра было с избытком! 

Я тоже засматривалась на страшных монстров с громадными челюстями и большущими глазами, не признавая в них надоедливых мух или милых муравьев. А каков был комар — просто изобретенная для изощренных пыток машина с громадным вакуумным «шприцом» для высасывания крови. Я даже вспомнила замечательную книгу «В стране дремучих трав» В. Брагина, которую читала в детстве. 

Не сдаваться!

Конечно, в глобальных масштабах ничего не изменилось. Но безысходность начала как‐то разбавляться. Порою, даже казалось, что мы возвращаемся в счастливое прошлое. Я тщательно следила, чтобы мы опять не погрязли в негативе. 

Наша бабушка тоже периодически веселела, но общая линия поведения осталась той же. Зато изменилась я, вернее, моё восприятие. Я научилась… Нет, все же не научилась, оно само пришло — отметать (даже не слышать) кое‐какие вещи. К примеру, бабушка кричит: «Дура, идиотка, сволочь, ты же отняла, украла…», а я смотрю на неё и вижу: страх и загнанность, беспомощность и незащищённость, и сердце сжимается от жалости. Ведь, по большому счёту, мы с дочкой — единственное, что у неё осталось в жизни. И именно сейчас она пытается рубить этот последний сук, на котором сидит. И не понимает этого! Ну кому она сейчас нужна? Кто её возьмёт к себе? Никто. 

Из её жизни уже ушли родственники, подруги. Исчезли интересы. Как она любила читать исторические книги: изучила времена правления наших царей, знала историю революции, развития СССР. Спросив о ком угодно (цари Александр, Николай…или Троцкий, Зиновьев, Калинин, Свердлов, Дзержинский…и т. д. и т. п.) можно было рассчитывать на полные и пространные ответы. Как любила смотреть и слушать спектакли! Знала актеров. Любила концерты. Ничего не осталось.

Я наблюдала, как мир человека сужается быстро, бесповоротно, страшно. Вроде совсем недавно в нем было все: поездки, встречи, интересы, друзья и подруги, дети и внуки, много поводов для радости и смеха…И вот мир сузился до размеров квартиры, из которой нет выхода. Не потому, что выйти нельзя, а потому что забыта сама возможность этого. Может, человек уже и не помнит, что за дверью огромный мир…

Благодаря своим размышлениям, я обрела панорамное видение ситуации, которого не было в начале пути. Раньше я выхватывала маленький «кусочек» из целостной картины бытия. Обычно это было то, что меня очень напрягало. Я рассматривала этот «кусочек» со всех сторон, чуть ли не смаковала его, чтобы (с упоением) пожалеть себя. Как отвратительно ведёт себя наша бабушка! Откуда столько вредности? И, действительно, она подтверждала мои версии её поведения на каждом шагу: моешь полы — она подходит и обязательно встанет на то место, где ты протираешь; если пытаешься обойти её ноги — она их тоже переставляет именно туда, где нужно пройтись тряпкой. Без устали проделывает это раз за разом всё то время, что моешь полы! Как это можно назвать? Только вредностью — считала я. И упорно зацикливалась на «плохом» поведении, выхватывая из всего происходящего только тот негатив, который меня напрягал. 

Обретя панорамное видение, поняла (наконец!) — нет, это не вредность, наша бабушка с нами так поступать не стала бы. Это болезнь! Я смогла соединить детали — охватить всю панораму. Увидела и смогла понять, что ей хуже, чем нам: она потерялась в этом мире, она одинока, она не знает как быть. Ей горько и страшно. 

Периодически слышала её «разговоры» с виртуальной бабушкой из зеркала: «Что же мне делать? Я не знаю, как вернуться домой… Я и дороги не помню… Я совсем одна. Эта сволочь не отдаёт документы. У меня нет денег. Скажи что‐нибудь. Посоветуй. Ну что же ты молчишь? И ты не хочешь мне помогать…» Когда я слышала это, мне казалось, что я проваливаюсь в бездну, из которой не выбраться! И я начинала понимать бабушку. И ощущать, как это страшно — быть на ее месте…

Постепенно складывалась целостная картина, но в ней все ещё не хватало некоторых деталей. Благодаря моим размышлениям, склонности к анализу, просто наблюдательности и умению сочувствовать, вдруг «проявлялись» новые детали, как в сказке про волшебство.

Но, даже сейчас я не думала о ДЕМЕНЦИИ, я сама дала название этой иезуитской болезни: возрастной регресс или старческая деградация. Мне не хотелось даже произносить слово «деменция». Оно никак не могло быть применимо к моей бабушке. Нет! И все же, я уже твёрдо понимала, что это БОЛЕЗНЬ, а не просто старость, а не просто вредность. 

Но я не намерена сдаваться! Да, бабушка порою просто невыносима. Я бы даже сказала: чаще всего невыносима. Но… Она не отдаёт отчета своим действиям — это же понятно. Как бы она ужаснулась, увидев своё поведение, если бы была в состоянии это увидеть со стороны и оценить. Как бы ей было неловко! Как бы ей было стыдно! Наверняка ей не захотелось бы продолжать эту жизнь! Зная ее, могу утверждать это с уверенностью. 

Она была достойна того, чтобы после смерти ее вспоминали веселой, доброй, умной, доброжелательной.