Галлюцинации, бред, страх…

Галлюцинации проявляются далеко не сразу. Человек живет, обслуживает себя, ходит в магазины, готовит потихоньку еду для себя, поддерживает порядок в квартире, соблюдает личную гигиену. Ничто не предвещает…

И вдруг какое‐то маленькое необычное происшествие. Мама (папа, бабушка, дедушка) звонит вам и сообщает расстроенным тоном: «Ко мне сегодня заходил сосед Борис Петрович занять денег, а, уходя, прихватил мой красный тазик из ванной. Он украл его!»

Хм… Как‐то странно это слышать. Вы прекрасно знаете того самого Бориса Петровича, и кража тазиков явно не связуется с его личностью. Выясняете подробности… Потом все это благополучно забывается. Но, навестив маму через неделю и обнаружив тазик на месте, вы пытаетесь выяснить, что все‐таки произошло. Задав конкретный вопрос о краже, получаете в ответ: «Что ты! Борис Петрович? Он приличный человек. Как ты могла подумать?» Вы обескуражены. Но рады, что все это оказалось неправдой.

Это первые звоночки. Подобные истории начинают становиться обыденностью. Иногда наши больные родственники выбирают кого‐то одного (соседа за стенкой, например), который будет регулярно проникать в его квартиру и красть ложки, кошельки, документы, выносить мебель, ставить в холодильник бутылку с прокисшим молоком, забрав со свежим. «Вот, оказывается, почему у меня болел живот вчера и тошнило!» — возмущается больной человек.

Дальше — больше. Звонки домой, на работу преследуют вас. Вы уже с содроганием смотрите на трезвонящий мобильный, с трудом заставляете себя ответить. И опять слышите: меня обокрали, меня обидели, меня хотят убить… Перечень злодеяний соседа растёт не по дням, а по часам.

Некоторые больные пишут заявления в полицию или звонят. И к ним приезжают. Пара посещений, однако, все ставит на свои места — впоследствии они просто перестают реагировать, поняв, что это больной человек.

Я думаю, это не самый сложный этап, если честно. Его надо просто пережить с минимумом потерь (физических, моральных, психологических). Да, это бред. Но стоит ли прямо сейчас применять сильно действующие лекарства? Можно пока ограничиться извинениями перед соседом, сославшись на болезнь близкого. Но, если подозрения и бред перейдут в агрессивность, тогда, конечно, придётся либо запирать дома, либо посадить на лекарства, а, возможно, и то, и другое…

Если говорить о моем личном опыте, то мы пережили этап обвинений в адрес других людей вполне благополучно, причём и в первом (бабушка) и во втором (тётя) случае. И люди вокруг нас оказались очень понимающими и терпеливыми — повезло с соседями и, вообще, со всем окружением.

А вот галлюцинации и бред, сопровождаемые страхом… Это волновало и удручало.

Бабушка. В какой‐то момент она стала очень бояться буквально всего. Увидев наши с ней отражения на стекле окон, поворачивалась ко мне с перекошенным лицом и спрашивала: «Кто эти люди?!» Я не избежала той же ошибки, что делают многие, начала объяснять, что это мы. Она даже не дослушала: «Мы? Там же есть ужасная старуха!» Все понятно. Она не узнаёт ни себя, ни меня. С тех пор я просто задергивала шторы, когда начинало темнеть. А также закрывала экран телевизора, если он выключен.

Потом начала бояться теней. Пришлось максимально освещать комнаты.

Затем пришёл черёд зеркал. Заходя в ванную, внезапно пугалась: «Тут кто‐то страшный уже есть!» Закрыли зеркала во всех комнатах кроме коридора — там был шкаф‐купе с тремя зеркальными створками от пола до потолка. В моих воспоминаниях достаточно много написано о наших манипуляциях с ними: мы то заклеивали их, то расклеивали обратно…

Но самое худшее наступило потом, когда бабушка стала видеть то, чего нет вообще. Никаких намеков. Ни отражений, ни теней… Она просто смотрела в пустоту, и вдруг ее зрачки расширялись, а на лице появлялся страх. Она спрашивала громким шепотом: «Кто это там в углу сидит? Зачем он пришёл?» Я объясняла, что там никого нет. Но страх не проходил, она прямо‐таки сжималась вся.

Один раз я решила поступить по‐другому.

Пошла в направлении ее взгляда и сказала: «Здравствуйте! А почему вы у нас сидите? Это же наша квартира, мы не разрешаем. Ах, ошиблись… Ничего страшного. Идемте, я закрою за вами дверь». Подошла ко входной двери, открыла ее, а потом закрыла (громко!). Вернувшись, обнаружила повеселевшую бабушку. «Спасибо тебе, теперь я спокойна» — сказала она. Впоследствии я «выпроваживала» из квартиры уйму народа, самого разного — за время болезни бабушки немало их побывало…

Как ни странно, именно этот подход оказался верным в нашем случае. Видимо, бабушка считала, что мы на ее стороне, и защитим от злоумышленников.

Тётя. Знаете, все повторилось, как с бабушкой: те же отражения, тени, зеркала. Но добавились и новые. В какой‐то момент я заметила, что она побаивается людей на экране телевизора (некоторых), а потом они ей мерещились в комнате и при выключенном телевизоре. Политические дебаты с накалом страстей вызывали ужас. Постепенно в ее арсенале остались концерты со спокойной музыкой, передачи о животных и, пожалуй, все.

Периодически, когда я резко заходила в комнату, она с беспокойством всматривалась в мое лицо, и я видела страх. Не знаю, что она видела вместо меня. А может, не могла сразу узнать… Может, пугала порывистость и быстрота моих движений. Я просто решила быть более «плавной и предсказуемой», а также, открывая дверь в комнату, сразу сообщала: «Привет, привет! А это я». И, конечно, называла себя.

Тем не менее осталась часть страхов, где, увы, я была бессильна.

Маленький пример. Сидим, беседуем. Все хорошо. И вдруг тётя замолкает на полуслове и со страхом вглядывается в пространство за моей спиной. Я смотрю ей в лицо и вижу, как оно бледнеет, глаза увеличиваются, зрачки расширяются — в них полощется страх такой силы, что по моей спине бегут мурашки, и мне жутко хочется оглянуться, чтобы увидеть, какой «маньяк» стоит за моей спиной с топором! При том, что я понимаю, что никого нет.

Вот наш диалог:

— Что случилось?

— Ты видишь, как из дыры в потолке спускается мужчина?! (шепотом)

— Нет, не вижу…

— Уже приближается к нам. Сейчас будет убивать. (с ужасом)

Я буквально чувствую, что ее страх на пределе, и вот‐вот либо упадёт в обморок, либо.…

Надо что‐то предпринимать. Быстро вскакиваю и оборачиваюсь со словами: «Что вы здесь делаете? Немедленно убирайтесь отсюда! Иначе вызову полицию!» Дальше все отработано много лет назад (на бабушке): открываю дверь, а потом, громко хлопнув, закрываю. Возвращаюсь со словами: «Выгнала. Ура! Больше не придёт. Побоится полиции». И вижу спокойное лицо тёти.

Было многое: и злодеи, проникающие в комнату с балкона (12 этаж!), которые всю ночь буянят, и люди, которым негде спать, и они пытаются столкнуть ее с кровати, чтобы улечься самим… И те, кого уж нет давно, посещали…

Предпринималось разное: оставляли свет в комнате или включали ночник. Лучше всего срабатывало абсурдное. Например, я вешала старый замок на дверь балкона и говорила: «Все. Теперь эту дверь никто не откроет. Видишь, какой мощный замок тебя охраняет!» И это успокаивало. Она засыпала без опасений.

Надо помнить, что страхи вовсе не беспочвенны, для них это самая настоящая реальность, больной мозг рисует картины «живых» ужасов, и наши близкие в них участники. Они действительно это видят и ощущают, испытывают сильнейшие эмоции. Они в этом живут. Если вдуматься глубоко, а не поверхностно, то глубина страданий наших подопечных безмерна.

Кто‐то скажет: «К чему столько ухищрений? Зачем так погружаться во все это? Зачем подыгрывать? Нести эту чушь? Проще дать антидепрессанты, транквилизаторы или нейролептики». И, возможно, будет прав. Я не знаю. Но с другой стороны, если от этого кому‐то лучше, почему нет?