Первые признаки деменции

Итак, Уфа. Я живу с дочкой. Так получилось, что через месяц после её рождения мы остались только вдвоём; но это другая история. 

Предвосхищая события, хочу сказать, что в 3 года у неё началась астма. Приобретена в детском саду, благодаря «прекрасному» медицинскому работнику, который, видя, что дочка не может уснуть во время дневного сна, решила добиться этого «замечательным» способом: подвела к окну, показала на машину скорой помощи (которая действительно там стояла) и сказала, что она приехала за ней, потому что забирает детей, которые не спят днём. 

У дочки началась истерика, она рыдала 5 часов, её не могли утешить. Мне звонили на домашний телефон (тогда не было сотовых), а я устраивалась в это время на очень хорошую работу, радуясь, что моя дочь так любит садик и так легко адаптируется. Действительно, она просыпалась утром и говорила: «Мама, пошли быстрее, там такие хорошие воспитатели и дети! И игрушки!»

Я пришла за ней вечером — дочь впервые осталась в садике на целый день, отлично пройдя адаптацию по полдня в течение недели. У неё были закрывшиеся от слез глаза, икота и какие‐то подергивания лица, слезы продолжали капать беззвучно, на рыдания сил не осталось… Дочь сразу кинулась ко мне, продолжая плакать, и при этом пыталась улыбнуться. На вопрос: «Как вы такое могли допустить?!» — получила ответ: «У вас ребёнок какой‐то не такой, со многими так делаем, они замечательно засыпают!» ?!

Только дома я поняла, почему дочка так долго и так горько плакала — она объяснила: «Скорая помощь меня забрала бы навсегда, и ты никогда — никогда меня бы не нашла!!!!» 

Это был последний день в детском саду, а также конец моей потенциальной прекрасной работе. Началась долгая дорога с ночными страхами, истериками, астмой (сначала просто соматической, потом инфекционно‐соматической). Диагноз поставили не сразу. Жизнь наполнилась скорыми для снятия приступов, больницами… А потом я поняла, что ложиться в больницу нет никакого смысла, поскольку уже через день после выписки все возвращалось. 

Я научилась брать ответственность на себя, отказываться от госпитализации и… при каждом приезде скорой писала (по просьбе врачей), что в случае летального исхода ответственность полностью лежит на мне. Потом нашла врача скорой, которому звонила напрямую, и он, независимо от дежурства, приезжал делать уколы и снимать приступы (за хорошие деньги, разумеется) без официального вызова скорой помощи. Позднее всему научилась сама. И потекла жизнь…

Первые странности

Мы с дочкой очень любили ездить в Татарию к родственникам (дядям, тетям, бабушке, двоюродным братьям, сёстрам и троюродным тоже). Они жили в небольших городах, расположенных недалеко друг от друга. Какой‐то час пути, и уже в гостях у очередного родственника!

И бабушка проживала в одном из них. Именно у неё мы были чаще и дольше всего. Она была очень хорошим человеком: добрым, хлебосольным, веселым, активным, правда, не без доли диктаторства, но это мелочи. Проживала самостоятельно в двухкомнатной квартире — дома чистота, порядок; сама тоже очень опрятная, ухоженная, несмотря на то, что никогда не пользовалась косметикой, без лишнего веса. Старела красиво, достойно, благородно.

Мы ездили к ней регулярно, начиная от 3 месяцев дочки, и далее. Астмы у дочери ещё не было — счастливое время! Бабушка подошла к порогу 80‐летия. Помимо домашних работ она пешком ходила в сад‐огород (25 – 35 минут пешком), где все делала сама: сажала картошку, морковку, свеклу, капусту, кабачки. Собирала смородину, малину, клубнику (вёдрами) и несла домой. Со всем справлялась!

Правда, иногда попадался на счастье автобус — весьма редкий! Тогда и вовсе было легко! Смотрю на старые фотографии — у всех счастливые лица: дочка вымазана соком вишни, бабушка смеётся!

Прополка — отдельная история. Даже, когда ей было уже 83, я не могла догнать её на грядке! Она шла внаклонку, как бульдозер, полола обеими руками — только мелькали! Ни одышки, ни усталости. Ничего! Садились пить чай на траву. Разговоры, шутки, смех. Счастье.

В 84 года взяли её на море с дочкой. Там она в шортах и майке рассекала волну — плавала. А я с берега смотрела с завистью (белой, конечно) и гордостью! Наша бабушка всех очаровывала, причём всюду. И за столом, в том числе: беседовать с ней было интересно. 

Но… Вместе с тем появились какие‐то странности. Сначала совсем безобидные: теряла ключи, кошелёк, правда, никого не обвиняла. Дальше‐больше. Часто садилась около комода (или шкафа), начинала разбирать свои вещи и говорила: «Ну вот, опять чужие вещи! Вот это не моё платье, а это не моя юбка! И носки не мои!» Я пыталась напомнить: «Как же? Это платье мы вместе покупали, помнишь?» Она отвечала, что оно точно не её, иначе она бы хоть раз его видела!! Логика железная.

Я тратила уйму времени, пытаясь что‐то напомнить, а она собирала горы «чужих» вещей и несла выбрасывать со словами: «Мне чужого не надо!» Действительно, она жила всю жизнь по закону: пусть будет мало, но своё, заработанное. По принципу: мне чужого не надо! Была очень честна и щепетильна в этих вопросах. Её муж (дедушка) всегда говорил, что она кристально чистый и честный человек!

Видимо, этот принцип жизни принял какие‐то гротескные формы и привёл к бреду ущерба со знаком не плюс, когда все «моё» и тащится к себе; а со знаком минус, когда всё чужое, а мне оно не надо, выбросим!

Я задумалась. И начала размышлять не о ДЕМЕНЦИИ (конечно же!), а о старости. Как она меняет людей! Как не поддаваться? Мысленно составляла список (для себя): что делать, чтобы не стать такой в старости.

Между тем, стали появляться:

• ворчливость;
• недовольство по мелочам;
• прохладца по отношению к дочке (это, вообще, нонсенс!);
• грустное или даже мрачное настроение;
• и самое ужасное — зацикливание на каких‐то негативных мыслях, бесконечные разговоры на эти темы.

На последнем пункте остановлюсь подробнее. Да, ей было, о чем горевать: уже не было мужа, и ушёл любимый сын (рано, мог бы ещё жить и жить!). И вот наступил момент, когда она ежедневно принималась обсуждать эти темы, возвращаясь к каждому трагическому моменту, «разглядывая» его со всех сторон… 

Сначала я утешала, сочувствовала, пыталась замотивировать — у тебя же есть дочери, внуки. Тебя все любят. Есть, для чего жить! Потом просто пытались отвлечь с дочкой. Ничто не помогало!

Слова «За что мне это?!» стали девизом жизни. Она бесконечно жалела себя, без устали и отвлечений на что‐либо другое! А я занесла в свой мысленный список ещё один пункт: не жалеть себя!

И я все ещё не думала о ДЕМЕНЦИИ.

Жизнь шла своим порядком. Мы с дочкой уезжали к себе Уфу. Возвращались в гости в Татарию. Я подрабатывала репетиторством, так как моя потенциальная работа уплыла, как писала выше. У дочки продолжалась жесточайшая астма. Жили от приступа до приступа. 

Я научилась максимально «прочищать» жизнь от эмоций (хороших и плохих), потому что безобидная фраза о том, что мы завтра с друзьями пойдём в театр, могла у дочки после изумленно‐радостного: «Правда? Ураааа!», перейти в бронхоспазм такой силы, что не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть, застывала с ужасом на лице. 

Поэтому разговоры начинались примерно так: «Как жаль, что завтра не сможем пойти с друзьями в театр. А может попытаться… А что, если…». Правда, огорчать тоже было нельзя — эффект тот же. Приходилось все время балансировать на грани. С инфекциями по‐другому: не такое бурное начало, но длится потом месяцами, причём одышка интенсивная, переходящая в приступы, которые не снимаются ингаляторами. 

При каждом следующем приезде в Татарию к бабушке я обнаруживала, что ситуация меняется не в лучшую сторону. Тем не менее она очень радовалась нам, первая неделя проходила на ура, потом привыкала к нашему присутствию — видимо, мы теряли ценность в её глазах, и она становилась иной. Опять начинались сетования: «Почему жизнь дала мне столько горя? За что? Что мне делать? Как дожить?» И так далее, в том же духе. Её было очень жалко. Я смотрела на неё и видела маленькую, худенькую, поникшую женщину с седыми волосами, потухшими глазами и не знала, как в этих глазах снова зажечь свет. 

Тем временем появились новые странности: например, заходя в туалет, она оставляла дверь открытой настежь. Такое поведение раньше ей было несвойственно. Постоянно жаловалась на здоровье, на жизнь. Когда мы с дочкой уезжали, очень расстраивалась, звали её с собой — не соглашалась. Почему‐то говорила, что у неё совсем никого не осталось, она одна. 

А я, по‐прежнему, не думала о ДЕМЕНЦИИ.