Бабушка пьет акатинол, я пишу себе письма…

Так или иначе жизнь продолжалась. Бабушка переходила от взрывов агрессии до «полной тишины». Она стала меньше общаться со своим двойником в зеркале и обратила взоры к каким‐то мифическим существам, которые обитали у нас в квартире. Она с ними беседовала, ругалась, выгоняла, приветствовала, радовалась, но чаще испытывала страх. Ей казалось, что на неё нападут, причинят вред или просто украдут что‐нибудь. Я давно уже приспособилась «выгонять» невидимых тварей из дома, демонстративно громко, напористо, чтобы бабушка видела — она под защитой. Она успокаивалась на какое‐то время, а потом все начиналось сначала…

Очень помогали животные: они крутились возле бабушки, залезали к ней на диван. Кот (Финик) лез обниматься, громко мурлыкал, устраиваясь рядом, пёс (Платошка), подставлял ушки, грудку, спинку, животик — погладь! И она задумчиво гладила… Взгляд блуждал по квартире медленно и тягуче. Было понятно — ее мысли не здесь, а где‐то совсем далеко. Порою выражение лица становилось вполне умиротворенным, впрочем, ровно до тех пор, пока ее взгляд не упирался в меня или мою дочь. Тогда лицо мгновенно менялось, приобретая жесткость, настолько ощутимую, что хотелось подойти и потрогать кожу — казалось, она вдруг затвердела, стало каменной… 

Да, мы в ее глазах были монстрами, которые держат в заточении, не отпускают к родителям (они оставались живыми в ее представлении), заставляют мыться (о, ужас, чистого человека!), менять белье (по ее разумению — только что надетое), пить таблетки (хотят быстрее сплавить на тот свет!), ходить в туалет, используя унитаз (когда так много мест, более удобных для этого!)… 

И не только это. Больные при всей своей агрессивности и неадекватности очень чувствительны и ранимы. Они на раз прочитывают тебя! Сканируют — можно сказать. Конечно, они видят наше внутреннее раздражение, недовольство их поведением, усталость от выходок. Неважно, что я была внешне спокойна и дружелюбна, но порою внутри бушевали бури недовольства — бабушка это понимала. И реагировала соответственно и порою очень агрессивно и неадекватно!

Обрастание комплексами

Сейчас, по прошествии многих лет, бабушкины проделки не кажутся столь ужасными как тогда, ведь воспоминания лишены звуков, запахов, остроты. Смотришь в прошлое, будто в бинокль, и не можешь навести на резкость, все расплывается… Но главная причина, конечно, не в этом — просто бабушка давно прощена, и все дурные воспоминания — скорее предмет доброго смеха, а не ужаса, как было в прошлом. 

Но тогда в определённый момент наступил предел. Фекалии и моча по углам, мебель, стены, игрушки, посуда, одежда, которая хваталась испачканными руками… Это настолько ужасно, поскольку невозможно все отмыть, ведь прежде чем отмыть, все это надо увидеть и найти. Порою кажется: полный порядок, последствия ликвидированы! А потом как‐то надеваешь любимый свитер, а он предательски попахивает… Тебя охватывает ужас! Как?! Он же был в шкафу! М‑да… бабушкино всевидящее око и длиннющая рука, видимо, не оставляет никакого пространства для нормальной жизни.

И вообще, поскольку наша квартира и вся жизнь благоухала дурными запахами (в прямом и переносном смысле), у меня потихонечку выработался комплекс: я боялась слишком близко приближаться к людям. Мне казалось, что я плохо пахну, пропитавшись запахами квартиры, которую (понятно же!) невозможно даже проветрить до полной свежести, поскольку унитаз стал для бабушки раковиной для мытья посуды, а вся квартира (полностью) местом для отправления естественных нужд. И сколько ни отмывай, запахами уже пропитаны и стены, и полы, и мебель, и мы…

Я порою даже не покупала продукты, если видела очередь в кассу, мне казалось, люди передо мной и за мной ощутят дурные запахи. Идти репетиторствовать тоже стало тяжко — по той же причине. Приходилось тащить себя за шкирку! Очень часто вывешивала одежду на балкон прежде, чем надеть… 

Кроме всего вышеописанного, были и другие трудности. Я чувствовала, что стремительно отхожу от мира нормальных людей: мне стало трудно вести праздные разговоры, легкая болтовня ни о чем стала невозможной, не говоря уже о серьезных разговорах — на них трудно было сосредоточиться, поскольку все мысли только о том, что происходит дома в данный момент.

Я перестала ставить глобальные цели, они стали ничтожными, типа: как прожить ещё один день, как поужинать без эксцессов и скандалов со стороны бабушки, как бороться с запахами в квартире, как пообедать в отсутствии фекалий по углам. Я чувствовала, как измельчала моя жизнь, как измельчала моя личность. Я деградирую сама — это ясно. 

Спасение утопающих — дело рук самих утопающих

К счастью, у меня было несколько видов занятий, которые всегда приносили мне удовольствие (они и сейчас остались). 

Одно из них — решение математических головоломок и интересных задач. Мой папа когда‐то в детстве приобщил меня к ним: он, хитро улыбаясь, начинал: «Летит гусь, а навстречу ему стая гусей и спрашивает он: сколько вас…» А потом, рассказав замысловатое условие, спрашивал: «А ты сможешь ответить?» И я очень старалась. И получалось! Я полюбила эти задачи. Потом многие из них я нашла в сборнике Я.Перельмана.

В дальнейшем, вырастая, я и сама выискивала интересные задачки и даже предлагала папе — это было семейное развлечение, правда без участия мамы, а вот брат любил тоже. Забегая вперёд могу сказать, что такие задачи любят и мои племянники, и моя дочь.

Так вот, в те времена, чтобы отвлечься от тяжелой ситуации в доме с дементной бабушкой, я выискивала (опять‐таки!) интересные математические головоломки, задачки и решала их мысленно, подолгу, поскольку они были вовсе не простые. Прокручивала в уме решения, гуляя с собакой или отмывая квартиру от «проделок» бабушки. Это отвлекало от безысходности. И даже приносило явное удовольствие. Я и дочке подбрасывала смешные задачки, соответствующие ее возрасту. Ей нравилось их решать.

Пожалуй, есть ещё две вещи, которые удерживали меня на плаву. Первое: чтение книг. Да, я много читала, что давало возможность забывать на минуточку, на полчасика, на часок (это как повезёт!) о той трясине, в которой мы завязли, и пока не видно ни одной идеи, как выбраться… И помощи ждать неоткуда.

Второе — я вела дневник. Я человек, очень спокойный снаружи и весьма эмоциональный внутри. Я всегда была такой. Когда случается что‐то ужасное, трагическое, я не рыдаю и не плачу, не бьюсь в истерике, как многие, я просто молчу. Но душевная боль бывает настолько сильна, что кажется, что сейчас остановится дыхание! Мне хочется немедленно заменить боль душевную на физическую, ведь ее легче переносить. И я делаю это. Мысленно выбегаю из дома, сажусь в автомобиль и на бешеной скорости несусь по дороге, впереди каменная стена — то, что надо! Я врезаюсь в нее, не сбавляя скорости! Смотрю на себя со стороны: окровавленное изуродованное тело медленно сползает со стены на обломки автомобиля… И наконец приходит боль — физическая, я ее реально ощущаю. Мне легче. Застываю на некоторое время… А потом выхожу из ступора, причём сразу с какими‐то решениями. Начинаю говорить, что нужно срочно предпринять это, то… Мне говорят: «Как ты здорово держишься Ты такая спокойная!» Только я знаю, какой ценой это далось. 

Понимаю, что все, о чем я написала выше, выглядит, как бред сумасшедшего. Тем не менее такой способ замены боли душевной на физическую я изобрела очень давно, еще в детстве, и он (как ни странно!) до сих пор со мной.

Возвращаюсь к дневнику. На его страницы я изливала всю боль, все эмоции, всю ярость по поводу происходящего! Всю ненависть к жизни, которая посчитала нужным выдать мне такие испытания: астму дочери и деменцию бабушки. Я была «один в поле воин», никто не понимал, никто не помогал… Вернее: никто не хотел понимать, никто не хотел помогать.

Но дневник делал свое дело: он «принимал» мои «бешеные» чувства, недаром половина моих записей пестрят обилием восклицательных и вопросительных знаков, типа: ???!!! или !!!!!!. М‑да. Принимал и помогал. Выплеснув свою ярость на бумагу, я становилась спокойнее. К тому же я имела возможность порассуждать на его страницах (приватно) о том, какие есть возможности улучшить нашу жизнь, что могу сделать для дочери, чтобы она не чувствовала тот ад, в котором пребываем, как стать лучше самой. Каждый день я принимала какое‐то маленькое решение на страницах дневника, чувствовала удовлетворение, даже некое подобие радости. И с этим чувством шла спать — уже через пять часов наступит новый день, и у меня, черт побери, есть план, как его прожить! 

Нет, это не были глобальные задачи, типа: завтра я поставлю крест на деменции бабушки. Я, например, говорила себе:

• я проснусь утром и буду чувствовать себя счастливой во что бы ни стало первые три часа;
• купим пирожные и устроим чаепитие, даже если выдастся особенно ужасный день;
• сходим с дочкой в книжный магазин, купим себе книги и вечером будем читать;
• сегодняшний день я продержусь на спокойной философской ноте здорового пофигизма без тени раздражения, даже если бабушка разгромит весь дом…

Эти небольшие цели, как ни странно, очень структурировали день, не позволяя жить «авось, кабы и как пойдёт». Они, несмотря на мизерность масштаба, меняли течение дня, «подтягивая» его под цель. Все просто: зная, что предстоит поход в книжный магазин (а это радость!), уже не зацикливаешься на негативных вещах, пропускаешь «на тормозах». Бабушка перепачкала себя и квартиру? Так, быстро тряпку в руки и вперёд! А теперь мыть бабушку! Кричит, обзывается? Ну и ладно. Дала тебе пинка? Обидно, но не смертельно же. Некогда обращать внимание на такие «мелочи», надо успеть в магазин и прочее, прочее… 

И ещё. Из смешного. Или грустного. А может веселого? Ну…, это как посмотреть. Я уже писала, что мне не хватало друга, который бы сказал очень простые слова: «Ты молодец! У тебя получается. Столько всего делаешь. Ты не сломалась». Не было такого человека ни среди родственников, ни среди подруг.. И тогда я решила сказать эти слова себе САМА! 

Все просто: у меня штук пять электронных почт, я зашла в одну из них, написала себе письмо с этими словами и отправила на другую электронную почту! На следующий день открыла и прочитала. Мне стало легче. Смешно, не правда ли? Но! Когда мне было особенно тяжело, я неизменно открывала письмо и читала эти слова. Помогало. Хотя некоторая форма позитивного безумия в этом, разумеется, есть.

Акатинол, травка, гал

Сначала я старалась бабушку лечить, хотя где‐то в моем мозгу периодически возникал «чёртик», который, весело прыгая, вопил: бесполезно, бесполезно! 

Но! Врач психиатрической клиники так красиво описал действие Акатинола Мемантин, что надежды на возвращение «заблудшей в дементном мире» бабушки в нормальную жизнь выветрились из моего затуманенного мозга ой, как не скоро!

Поэтому квест «спрячь таблетку в камуфляж» продолжался с разной степенью успеха. На кухонном столе стояла ступа, которая превращала таблетки в «прах», а он заточался в разные вкусности — авось проскочит! Я даже помню, как иногда «лепила» конфету из подогретого шоколада с акатиноло‐мемантиновой начинкой! Бедная бабушка! Наверное, мы портили вкус того немногого, что она ещё любила…

Но чудо‐лекарство не помогло. Ни один пункт из обещанного врачами не свершился. К бабушке не вернулись навыки (никакие!), мыслительные способности не улучшились, спокойнее и добрее она тоже не стала. Продолжалось все то же самое: смена белья, походы в ванную, мытьё под жуткие крики, что убивают. 

Мое спокойствие и дружелюбие ничего не решало. Я не знаю, кстати, как бы она реагировала, если бы я вышла из себя и стала кричать на неё. Я себе не позволяла. Я выросла в очень скромной татарской семье, где взрослые люди (даже больные и неадекватные) уважаемы — я видела это в детстве сама. Нам детям не позволялось даже смеяться над их промахами и странным поведением. Это очень глубоко во мне сидело. Да и всевидящее око моей дочки всегда было рядом. Разве я могла бы? Нет! 

Меня продолжало очень удручать даже то минимальное насилие по отношению к бабушке, без которого обойтись было невозможно. Я испытывала неловкость именно перед дочерью, когда насильно меняла белье, пока бабушка сопротивлялась и колотила меня. Ровно то же самое происходило при мытье: ты трёшь спинку, а тебя колошматят! И все это под крики: «Спасите! Помогите! Меня тут убивают!», хотя в пору было бы кричать мне… Я размышляла о том, что останется у дочери в памяти, каким образом это отложится… А вдруг когда‐нибудь она, вспоминая эти крики, решит, что я обижала бабушку! Ведь, как ни крути, получается, что я применяла насилие. С другой стороны, мы бы погрязли в грязи, отвратительных запахах, фекалиях по углам квартиры, если бы я совсем отказалась от насилия!

Меня очень занимали мысли о будущем восприятии дочерью событий настоящего времени. Забегая вперёд скажу — я напрасно волновалась, дочь многие вещи просто забыла, а иные запомнила именно так, как они происходили. Как ни странно, у неё даже чересчур гнетущего впечатления от событий того времени не осталось. Видно, я все же умела разводить мрак разными способами: надуманными праздниками, напускным весельем (когда рыдать хочется больше, чем смеяться), веселыми занятиями! И животные очень помогали! 

Как бы там ни было, пришло время, когда я отказалась от акатинола мемантин из‐за отсутствия улучшений, тем более у него в побочках галлюцинации. У бабушки они были очень ярко выражены: она боялась каких‐то людей, что ломятся к ней с лоджии либо затаились в углу комнаты, ожидая момента, когда можно напасть. Страх сопровождал ее постоянно, особенно по ночам, я даже начала оставлять маленький светильник около постели на ночь. 

Затем, наслушавшись и начитавшись, как помогают успокоительные и улучшающие интеллект травки больным с деменцией, я принялась за дело. Не буду об этом много писать, ибо оказалось, что это полная ерунда. Я отказалась от этой идеи, да и бабушке вкус трав явно не понравился. Она заподозрила подвох и отказалась пить, в общем, овчинка выделки не стоила.

У бабушки продолжалась деградация — горько об этом писать, но это так. Навыки уходили и уходили… Особенно удручала невозможность просто посадить ее на унитаз — она сопротивлялась, будто ее вели на гильотину. Я уже не говорю о том, чего мне стоило искупать и переодеть ее. После этих процедур я чувствовала себя такой измотанной, будто целый день рубила деревья на лесоповале.

И тут опять возникла идея обратиться к психиатру. В этот раз инициатором был мой племянник Руслан. У него ещё не прошла ошарашенность после случая, когда он прятался от голой бабушки в комнате моей дочери, а она ломилась к нему, колотя дверь (об этом пост «Здравствуйте! Я звоню вам из ада..»). Теперь, заходя к нам, он сначала одним глазом окидывал окрестности на предмет наличия голой бабушки, чтобы немедленно ретироваться обратно, и только, если было все хорошо, входил. 

Руслан сказал: «Ну невозможно же так жить! Должно быть какое‐то решение в конце концов!» Вот за этим волшебным решением мы и отправились в ПНД. Мы с ним обсудили все и решили посетить это заведение без бабушки. 

Приехали. Было очень много народу. Отстоять очередь к нашему врачу? Немыслимо. Честно говоря, я даже не помню, как это случилось, но в какой‐то момент мы уже стояли в коридоре на втором этаже, где людей было поменьше, и беседовали с главным врачом ПНД. Подозреваю, что Руслан вытянул его из кабинета на разговор. Он это умеет.

Кстати, главврач был интересный персонаж: маленького роста, худенький, с подпрыгивающей походкой и какой‐то дерганный. Разговаривал короткими фразами, будто выстреливая их, а потом делал паузы для перезарядки словесного аппарата. У меня появилась мыслишка: а точно ли это главный врач ПНД, может нас надули? Может это больной с навязчивой идеей, что он главврач? Есть же Наполеоны, Кутузовы. Но я быстро избавилась от этой мысли.

Мы обрисовали ситуацию. Рассказали коротко про нежелание бабушки мыться, ходить в туалет на унитаз, крики, что ее убивают, ножи под подушкой, агрессивность… и прочее. Он выслушал и сказал: «Галоперидол!» Сходил в кабинет, выписал лекарство, принёс нам рецепт. Так просто?? По пути купили. Тогда я ещё не знала, что это за препарат, но была полна решимости начать его применять, веря в перемены к лучшему.

Не откладывая в долгий ящик, прямо на следующий день после завтрака я добавила бабушке в чай лекарство, уменьшив выписанную дозу ровно в два раза. Я всегда так делаю. Она долго сидела за столом, медленно жевала свой пряник, запивая чаем. Была какой‐то тихой, не бастовала, не ругалась, даже недовольства не проявляла.

После завтрака хотела отвести ее и посадить на диван, но она отказалась.

Продолжала сидеть (около часа). Потом я предприняла очередную безрезультатную попытку помочь ей дойти до любимого дивана — она помотала головой: нет! Я решила не настаивать. Коли хочется побыть у стола, то и ладно.

В общем она просидела около двух часов. Когда я подошла к ней в очередной раз, я вдруг увидела, что лицо у неё застыло, будто маска, а из уголка рта вытекает слюна тоненькой струйкой и капает на стол. Я окликнула, она даже взгляд не переместила ни на дюйм. На лице застыло странное выражение, будто она хотела что‐то сказать, но не получилось. Было ощущение, будто она начала процесс произнесения какого‐то слова, но что‐то внезапно помешало. Мышцы уже растянулись, рот почти раскрылся, слово должно было вот‐вот зазвучать… и никак!

Это очень походило на игру «Замри», когда дети, услышав команду, застывают с самыми разнообразными и нелепыми выражениями на лице, и держат их до команды: отомри! Но с бабушкой происходило все с точностью до наоборот: мне казалось, что с каждой минутой лицо ее застывает все больше, будто маска из гипса. 

Это было очень страшно. Я вспомнила сказки, где злая ведьма, заколдовала людей, превратив их либо в ледяные, либо деревянные статуи… Я тронула бабушку за руку, она безвольно соскользнула со стола и повисла. Бабушка ее не подняла… Слюна продолжала капать. Бабушка безжизненно смотрела в одну точку, сохраняя то же самое выражение на лице. Мне показалось, что весь мир вокруг настороженно замер…

Застывшие зрачки. Слюна. Маска. Рука, как плеть. Ни единого движения. Ни единой реакции. По моей спине поползли мурашки. Что происходит?! Я вдруг почувствовала себя злой ведьмой из сказки: это я превратила ее в статую!! Ну нет! Я так издеваться над человеком не буду! Немедленно взяла пузырёк с галоперидолом и вылила в унитаз. «Больше никогда!» — сказала я себе.

Бабушка просидела довольно долго, мне кажется, часов пять, потом потихоньку начала отходить. Будто маска таяла, и лицо обретало подвижность. Наконец сменилось выражение лица. Казалось, что человек «выплыл» откуда‐то из небытия… Способности ругаться и куролесить тоже вернулись! Но я была даже рада. Фух, пронесло!